Семья

«Семья», «как много в этом слове». Оно такое же короткое, как – «жизнь», но и такое же безмерно ёмкое. Но если «жизнь», уж очень «непреступна» в смысле выводов, так как, дается человеку единожды и трудно осмыслить, сделать выводы из того, что не только «прошло», но ещё «есть» и как нам всем хочется, «длилось» бы еще как можно дольше, без потрясений и катаклизмов. Семья же, это более прозаично и у человека их может быть одна, две, три, а у особо «удачливых» и больше. Осмысление «семьи», происходит с совершенно разных углов зрения, от наивного, еще не обремененного проблемами, взгляда ребенка, до спокойного, уже не обремененного проблемами, взгляда убеленного сединами человека, а в промежутке … вся «периодическая таблица психологии»!

Но, продолжим.
Семья! Я умышленно не буду делать описание точного состава семьи, так как это ни важно, возможно в будущем кто-то и всплывёт из небытия, ещё не знаю, я не претендую на библиографическую и историческую строгость изложения, и положительную критику!

Бабушка – «юзовская» девочка начАла прошлого века из многодетной еврейской семьи, работавшая с 9 лет и платившая 5 копеек гимназистке, учившей её грамоте. Красивая, зеленоглазая, с чисто национальными - загривком и ножками, ровным небольшим носиком, кроткая, но гордая, души не чаявшая во внуке (весь в меня).
Дедушка во многих отношениях – загадочная личность. Деревенский, русский мальчик, бывший «дружкой» (ребёнок, которого нанимали зажиточные семьи «другом» для своих чад), окончивший три класса церковно-приходской школы, преподавание в которой, наверное, было на заоблачной высоте, так как дед имел – каллиграфический подчерк, абсолютную грамотность, мог исполнить на рояле – Шопена или Баха, в совершенстве владел польским, хранил нательный серебряный крест лейб-гвардии Преображенского полка. Невысокий, сухощавый, сероглазый, по военному, организованный и выносливый, был справедлив, рассудителен и как никто другой умел держать данное им слово.

Детство 60х годов. Уже перестали прислушиваться к ночным, шагам на лестнице
к рокоту мотора в ночи, когда бабушка, с переделанным паспортом, где вместо Бетти Самуиловны, было Белла Семеновна, могла спокойно, не очень опасаясь за карьеру мужа, раз–два в месяц, посещать синагогу, а дед – самозабвенно, спорить с друзьями о культе личности, «перегибах» и заградотрядах. Частенько слышал из уст деда «ругательства», типа «сексот», в отношении какой ни будь соседок, удивлялся спокойной реакции на ругательства бабушки и ни как не мог понять, как некоторые из соседок, могли заинтересовать кого-то с точки зрения секса. Помню рассказы о войне, после чего зачитывался толстенной, в малиновом переплете, книгой «За Родину, за Сталина», я вырос на примерах Гастелло, Талалихина, Вани Голикова, брата и сестры Космодемьянских, так как в книге были очерки о всех героях Советского Союза и описаны их геройские поступки. Я восхищался трижды героями Покрышкиным и Кожедубом, с их 59ю 62мя сбитыми самолетами, и не знал, что в немецкой армии - В. Батц (237 побед), ну да ладно, «свои», всегда большие герои! Все это, не проходило стороной, и сыграло не малую роль в становлении моего характера. И попав между двух жерновов - обожания, вседозволенности и покровительства с одной стороны и суровым, отрезвляющим, иногда пробиравшим до костей, взглядом, бесед и личного примера в области патриотизма, долга (в широком смысле этого слова) и интереснейших чтений ему, на сон грядущий, бесчисленных книжек Перельмана – Занимательные астрономия, физика, геометрия.,… , я рос добрым, открытым, любознательным, с обостренным чувством патриотизма и долга, но в тоже, время – упрямым, своенравным и самостоятельным в поступках. И все бы ничего, но вот напасть, был я отчаянным озорником, из-за чего, между опекавшими сторонами, разгорались порой нешуточные «бои местного значения», где иногда в ход шли даже предметы посуды, но бабушка в основном одерживала «победу» и чего стоило её знаменитое изречение, когда я не хотел идти в школу и притворялся «больным»: - «Ничего страшного, пусть день посидит дома, на день позже станет профессором» в чем она, конечно ни на минуту не сомневалась! Я вдоволь мог предаваться любимым «шалостям», коих было превеликое множество и если день был прожит «правильно» то значит он был «потерян»!.
Одной из них, было строительство «штаба» из обеденного стола, стульев, раскладушки, которые покрывались одеялами, а внутри на ковре, на котором стоял стол, клались: подушка, несколько любимых игрушек, дедовский полевой бинокль (морской, цейсовский висел на шее), охотничий патронташ со стрелянными гильзами, котелок и...настольная лампа с зеленым абажуром (она была включена, так как под столом было темновато и...страшновато! В узкие щели-амбразуры выставлялись два дедовских охотничьих, ружья, а пространство вокруг, опутывалось «колючей проволокой» из бабушкиных шерстяных клубков. Кто бы ни проходил мимо штаба (гости в том числе), а миновать его было невозможно, обязан был предъявлять «пропуск», самому «начальнику штаба», в полковничьем кителе (парадный трогать было запрещено), волочившимся по полу, в яловых, парадных сапогах 42-го размера на сгибающихся ногах и грудью, полной регалий, коих насчитывалось 28 штук, морским биноклем и планшетом. Орден Ленина и два Ордена Красного Знамени, трогать не разрешалось. В промежутке между «забавами», носившими периодический характер, среди которых были «любимые» бабушкой, к которым причислялись, «хождение в школу», это когда, брался старый портфель, я шел на «черную лестницу» и просиживал там час или полтора на «уроках в школе» (в это время, она спокойно занималась домашними делами, не волнуясь, за меня, партизанские вылазки за продовольствием (тут мне подсовывалось все, что мне надо было съесть) и некоторые другие, которые, бабушка с ловкостью фокусника использовала в необходимом «обрамлении». Но были и те, которые бабушка выносила только из-за безграничной любви к внуку, это: разбавление керосина в керосинке – водой, после чего, приходилось менять фитили, спаивание кота Васьки валерьянкой, «оккупация» швейной машинки «Зингер», много было, чего она просто терпела. Но были и разовые «шедевры». У нас был балкон с решеткой, сквозь которую, моя голова, обычно не пролазила, но однажды, я все же изловчился и просунул таки голову меж прутов. Радость была «бешенная», так как я мог увидеть то, что делалось под балконом, но скоро она сменилась растерянностью, так как обратно голова не пролазила, мешали ... уши. Кричать о помощи я не решался, так как понимал, что сыромятный ремень деда, мог пройтись по заднице раньше, чем вынут голову, а бежать возможности не было. Так в согнутом положении я простоял минут 10, пока бабушка не почувствовав подозрительную тишину, не заглянула на балкон. Всплеснув, руками и причитая что-то непонятное, она попыталась мне помочь, но не тут-то было, «очки не действовали ни как», тогда она принесла мне детский стульчик, на который я с превеликой радостью уселся, голова торчала наружу с третьего этажа. Дед про ремень и не вспомнил, так как минут 5 хохотал до слез, я успокоился и даже поел, через решетку яблоко. Ни какие попытки раздвинуть толстые прутья руками не помогли. Постепенно подтягивались соседи, принесли второй стул, для бабушки и периодически поили её валерианой, голова по-прежнему была снаружи. Решения предлагались разные, от ножовки до сварки, ножовка звучала чаще, просто её не было. Спасение пришло неожиданно, приехал сосед, единственный владелец Москвича во дворе и домкратом раздвинул решетку (если присмотреться с улицы, то и теперь можно увидеть раздвинутые прутья). Было многое: одевались на талию, металлические теткины пиальцы, привезенные аж из Москвы, на которых она вышивала крестиком. Потом долго шли острые дебаты – резать ли пиальцы или смазывать тело сливочным маслом, чтобы как-то выскользнуть из них, прибивались к полу в прихожей деда калоши, запускались «ракеты - дымовушки» из старой кинопленки в раскрытые соседские окна и многие другие проказы, за которые особо на орехи не доставалось, просто заставляли один час читать вслух (даже перед школой я в накахание за лето прочел Барона Мюнхгаузена и Гулливера (это была большая ошибка деда, так как этим он мне отбил на очень долгое время охоту к чтению). И лишь две вещи в доме были для меня «неприкасаемые» и поэтому, бывшие объектами особого вожделения. Это – пишущая машинка, на которой дед подрабатывал, корректируя кандидатские и докторские диссертации и трофейный дарсенвалевский аппарат, из за которого приходилось раз-два в неделю «ныть от болей в ногах» и тогда, с торжественностью и осторожностью, достойной яиц Фаберже, спускался аппарат со шкафа и потрескивая и покалывая, проводился «массаж», стекляшками, завораживающе горящими внутри разноцветным неоновым свечением. Конечно, я добирался и до них, но когда это обнаруживалось (заклинившая каретка, сломанная стекляшка), «орехами» дело не ограничивалось и даже отчаянные «маневры» бабушки не спасали зад от ремня.

Но не только отчаянным озорством озарён этот безоблачный промежуток моего детства. Были, конечно, и менее приятные, однако не менее постоянные моменты, к которым относились:
– стрижка волос, старой, ручной, безумно тупой, машинкой
– приём по воскресеньям рыбьего жира
– купание в «кипятке» с многократным намыливанием головы «щипучим» мылом.
Стрижка длилась в течение нескольких дней, так как за один заход, удавалось постричь лишь небольшую часть головы, после чего, маленькому «вождю краснокожих», обычно, удавалось вырваться из дедовских «объятий» и сбежать на спасительную улицу. Вид, клочками выстриженной, моей головы, был делом обычным, а потому ни у кого не вызывало особых эмоций.
Рыбий жир, ну кто его не помнит, это с послевоенных голодных лет, видимо было единственным пополнением организма необходимыми «элементами», хорошо помню и я!!! После долгих споров и попыток бабушки смягчить «рыбьи страдания» внука соленым огурцом, лимоном и даже вареньем, дедом было предложено мудрое решение проблемы –воскресенье в 9:00 пьем ложку ненавистного рыбьего жира и идем на 10 часовой, воскресный просмотр, научно-популярных фильмов в малом зале кинотеатра «Руставели» с обязательной «остановкой» у гастронома, в здании по пр. Руставели №1, там на углу здания, со стороны площади, при входе в гастроном, стоял лоток (похожий на лоток для мороженного), где продавались маленькие булочки с заварным кремом внутри (может кто помнит?), какие же они были вкусные, никакой «рыбий жир» не мог затмить их божественный вкус, смачно сдобренный» порцией кинофильма»! И да же когда рыбий жир «иссяк», воскресные посещения кинотеатра, остались на долго, за, что я, деду премного благодарен, так как много интересного и поучительного, узнал за эти годы. Вы не поверите, но в те далекие годы я засматривался фильмами Жака Ива Кусто, и многими другими, которые я бы не увидел, не будь на свете рыбьего жира!
Купание, это была единственная процедура, где я постоянно «проигрывал! Этой, обычно приятной процедурой командовал – дед, и умудрился превратить её в «полковую экзекуцию». Да, забыл самое главное, квартира была – коммунальная (об этом, в полной красе, ниже) и условия были минимальные, вернее их вообще не было! Ванная комната, в нашем доме, была понятием иррациональным, чем-то средним, между, буржуазным пережитком, чего при нас уже не было, и «радостью» из светлого коммунистического будущего, которое, было неизвестно когда еще наступит. «Процедура» проходила в комнате, в корыте многоцелевого назначения, вода грелась в ведре, на ...(вдумайтесь в эти слова, через пару лет, человек полетел в космос) кирпичной, дровяной печке, на третьем этаже, столичного города, и потом разбавлялась до нужной температуры. Температуру воды, для купания ребенка, мамаши, обычно определяют «нежным» локотком, дед же, свой указательный палец считал термометром не хуже, из-за чего температура воды бала, обычно, выше приемлемой градусов на десять, поэтому купание и превращалось в некое подобие муштры на плацу, где царил армейский девиз – не можешь, научим, не хочешь, заставим. Но, если в двух предыдущих случаях был простор для манёвра, и как то можно было или вырваться, или договориться, то в последнем случае положение было безвыходное, в чем мать родила и не сбежишь, и договариваться особо не о чем, поэтому оставался один выход – орать, орать как можно дольше и громче, чтоб перед соседями «было мучительно больно» за причиняемые ребёнку муки. По этому, когда в доме раздавался вой «иерихонской трубы», все жильцы знали – КУПАЮТ!

продолжение следует...

Улица и дом моего детства

Дворы, дворы, дворы, у кого их не было, маленькие или большие, тихие или шумные, проходные, мощенные и нет, собственные и нет, «итальянские». Двор моего детства, был особым. Двор не был проходным, он был огорожен 2-х метровым забором, это был отдельный мирок, и отличался от сегодняшних дворов, как обувная мастерская, от обувной фабрики. Тбилисские дворы того времени, это особый мир, это «живая книга», в которой, если надоедала «глава» из своей жизни, можно было «читать» о жизни любого из его обитателей, Это хор из басов, альтов и Бог знает, еще каких звуков, постоянно служивших фоном, для чих то «сольных партий», «либретто», которых отличалось невообразимым разнообразием. Это был живой организм, вбиравший в себя всё и вся обитавших в нем жильцов. Это как театр одного актера, талант, темперамент, характер, мимика, тембр голоса, душевная теплота и утончённое коварство которого, складывалось из этих качеств сразу всех обитателей. Даже заглядывавшие в него, случайные прохожие, молочники, булочники, "бати-бути", старьёвщики ("стариодёж, старивещииии"), «трели» мусорных машин, звон колокольчиков керосинщиков, мороженщики (господи, какое же это ласкающее слух, переливающееся руладами, протяжное, умоляющее призывное, соблазняющее сладкое и желанное сочетание слов – «эээскимооо маарооожнииии на паааалочкееее»), наносили на это пестрейшее полотно двора, свои неповторимые мазки.

Конечно, одесский фольклор неповторим, но он известен потому, что на том же языке говорила 1/6 часть населения земного шара. Грузинский же дворовый фольклор, это параллельный, не пересекающийся с одесским, но не менее колоритный с не менее утончённым юмором, сдобренным акцентированной темпераментной жестикуляцией. А ненормативной грузинской лексике не позавидует лишь «немой». Этот фольклор известен меньше лишь потому, что народ малочислен, а жаль!

Те дворы, это не сегодняшние благоустроенное пространство между многоэтажками, где никто никого толком-то и не знает, «пространство», которое «бороздят» все, кому не лень, для кого это пространство просто кратчайший путь от того, откуда он идет, до того, куда направляется!
Двор моего детства, это лучший вариант коммунальной квартиры, так как в отличие от коммуналок, во дворах, люди все же объединялись по желанию, с кем захочется и когда захочется, поэтому, там, зависть, злоба, желчность, недопонимания коммуналок, уступали место совершенно другим типам человеческих взаимоотношений. В них царил дух общности, подтрунивания, бравады, «нардовости и доминошности» взаимовыручки, какой-то своеобразной родственности, не встречающейся больше нигде, а вокруг витал дух, объединяющей всех, «расслабухи».

Дом был добротный, четырехэтажный, коридорной системы. У жителей города носил гордое название – «дом лётчиков». Раньше, это была, лётная школа, построенная в 1923 году и как в обычной школе на каждом этаже, был коридор с классами налево и направо конец коридор венчал общий туалет с единственным водопроводным краном на этаже. Двор был большой, асфальтированный, огороженный по периметру высоким каменным забором, с бассейном 5х5 в центре, который, раньше использовался как пожарный, а в наше время, был гордостью района, дворовой плавательный бассейн. Теперь это был жилой дом, и каждая семья занимала 1-2 «класса». Семей было 62, по 15 семей на этаже и две семьи во дворе в пристройке. В доме не было ни газа, ни мусоропровода, да и кран с водой, был только в туалете, на каждом этаже. В коридоре, у каждой двери, было подобие кухни, кто во, что горазд: шкафы с кухонным скарбом, причудливые умывальники, вода в которые носилась из крана в туалете, ведрами, столы с керосинками, или примусами, на которых готовилась еда. И на этой импровизированной «всеобщей» кухне царила, сегодня трудно понимаемая, коллективная кулинарная взаимопомощь и соперничество. Все знали кто, что и сколько ест, кто о чем говорит, когда, кто и с кем «спит», так как перегородки между «квартирами» были такой звукопроницаемости, что не «пропускали» разве что жестикуляцию. Женская часть этого «Вавилона», на этой «всеобщей» кухне, жила по каким-то особым законам «коллективного общежития». Особо «везучие» жены, обычно с утра выходили на кухонное дефиле, сонные с повязкой на голове и поясницей обвязанной шалью, всем своим видом показывая, что чрезмерная мужнина любовь на зависть всем «мешает» её спокойно жить! По утренним бигудям, можно было понять, что намечается вечерний «выход», а может и «приход». После завтраков, «утряски» и «усушки» на работы и в школу начиналась «вакханалия «домохозяек»! Мелкие каверзы, утренние разборки, которые частенько, вечером, заканчивали мужья, перемывание «косточек», обсуждение достоинств чужих мужей, и недостатки их же жен, Словесные баталии с многочисленными «дополнениями» коих обычно не было потом преподносились в семье, как победы на «поле боя». Помню как однажды присутствовал при перебранке моей бабушки с одной из соседок, это был длиннющий монолог соседки, после чего, моя бабушка зашла в дом и там некоторое время проплакала, но... вечером, при мне она уже деду рассказывала, как она «этой»... ответила и что «эта» теперь долго будет знать как с ней (с моей бабушкой) связываться!!!
Днем коридоры как бы замирали, кто работал, а кто и по магазинам, кто отдыхал перед «вечером». Вечером, все приходило в движенье, одни демонстрировали новые наряды, дефилируя в них по длинному, метров 50 коридору в … туалет, другие стояли у керосинки, готовя обед, в зажёванных, засаленных халатах, шлепанцах, но в новой шляпке, кто-то ходил по коридору и громко просил одолжить консервный нож, чтобы открыть банку красной икры, так как свой куда-то подевался. Наша соседка Мира Александровна, постоянно приходила к моей бабашке и просила, чтобы я заменил лампочку, или повесил штору, или еще что ни будь, так как её Алик (между нами было 8 лет разницы), учится в университете и не может этого сделать, так как занимается. Один раз моя бабушка сказала ей: - «Мира Александровна (в коридоре, все друг друга при обращении называли по имени отчеству, а за глаза – едкими кличками), а вдруг он упадет и тогда ваш Алик, уже закончивший учиться, не сможет пройти к нам вкручивать лампочки, когда Юра поступит в институт». Коллективные обсуждения новостей, детей, мужей и особенно, со смаком и подробностями, чужих проблем, вечером, начиналось с новой силой. Обращались к друг дружке по именам и отчествам, за глаза же только по едким, точно характеризующим хозяев, «партийным» кличкам. Но «кровных» обид обычно не было, и весь запал в коридоре же и иссякал. Доброжелательность обычно преобладала. Мужская же часть в этом «Вавилоне» никак не участвовала. Старшее поколение, разбившись по интересам, с пивом и воблой, «Примой» и «Беломором» с шахматами, нардами или перед телелинзой «Рекордов», сидели кротами по домам, а младшее, но уже «созревшее» собиралось во дворе за большим, полированном от локтей деревянным столом, где обсуждались пикантные подробности «частых» личных побед, а потом, до поздней ночи «заряжалась» пулька преферанса. «Несозревшие», если хватало места, сидели молча рядом, гордые своей сопричастностью. Малышня же «валяла своего дурака» носясь, как угорелые, по территории большого двора или тихо «колдуя» за сараями, коих было тоже 62 по количеству семей.

продолжение следует

Друзья

Что может быть лучше, шамаром скатившись по лестнице, отбросив все условности, обязанности и назидательную опеку «своих» взрослых, оказаться на улице (во дворе), среди таких же как ты, таких одинаковых, и таких разных. Сбившись в «стаю» общая детская фантазия иногда приобретала такие причудливые очертания, какие одному ребенку и не вообразить!
Их было пятеро, друзей одногодок («одних уж нет, а те уже далече»!), грузин, армянин, украинец и двое русских, но кто это замечал, кого это вообще волновало, какая им было разница, кто есть кто. Борис, жил с мамой, крупный (на голову выше всех), рассудительный (мама работала и не боялась оставлять его одного дома), медлительный и немного высокомерный (папа - кандидат наук живет в Москве, правда, с другой семьей), Юра, задавленный «тяжестью пианино и скрипки», с вечно звучавшим в голове стуком метронома, каждый раз, вырывавшийся на улицу как в последний раз. Папа - военный музыкант - тромбонист, звавший Юру домой, на скрипично-фортепиянные муки, зычными звуками горна, мама, маленькая, пухленькая, но с достойными формами, симпатичная «кошечка»- медсестра, к которой, по поводу и без оного, с удовольствием обращался за «помощью» любой представитель сильной половины населения дома. Авто – добродушный, хитроватый, отчаянно-озорной сын своего народа в «сырочке» с короткими рукавами и в «чинетских» кедах. Отец, тоже военный музыкант – труба маршевая, но, боже мой, какие это были разные папы, как трубы, на которых они играли. Мать, худая, высокая мегрелка, сущий «чёрт» в юбке, которая носилась за проказником сыном, по двору, со шваброй, крича: - шен дагахаре мица, шени сисхли гащра, шеен моуквди мама шенс (на русский это перевести не смею, так как «на русском», её тут же лишили бы родительских прав) и мгновенно отходившая, когда получала заверения, что подобное, больше не повторится. Рано ушедший (инфаркт) Гагик, гордый, умный, даже правильнее сказать талантливый, эдакий Кулибин, очень жаль, человек прожил 40 лет (инфаркт), а как будто и не жил (единственный, из его детства, перед кем он, за ум, снимал шляпу, считая себя отнюдь не дураком), с армянской душой, жизнерадостный, темперамент которого, частенько «бежал впереди телеги», безрассудный в своих поступках. И я – независимый, как кот, живой как ртуть, заводила и выдумщик, вечно носившийся с какими-то идеями и шкодами, любивший улицу до самозабвения и забывавший на ней о еде, питье, близких, учебе, сне, и тд.

Не буду забивать голову терпеливому читателю о дворовом времяпровождении, о лапте, казаках-разбойниках, о «дерганье девочек за косы», о чинном выходе во двор с громадным сырным бутербродом и с видом мессии, давая каждому из дружбанов откусить от него и о многом другом, расскажу о том, что сыграло не малую роль, в дальнейшей жизни и сказалось на складывавшемся моем характере.
Проказа, это невинная действо, до тех пор, пока не задевает нервную систему окружающих и не выводит её из состояния равновесия. А дворовые наши, мои и Авто, проказы, могли вывести из себя, даже «стоика».
Чего стоила наша проделка, с невинным названием – «узелки». Название этого «безобразия» конечно безобидное, , а заключалось оно в следующем: Как я писал выше, дом был коридорной системы с комнатами налево и направо и двери в комнатах открывались вовнутрь, так вот, дело обычно было летом, договорившись, мы «выскальзывали» из дома как можно раньше (в обговоренное время). Поднимались на четвертый (последний) этаж, припасенной заранее бельевой веревкой, связывали за ручки, расположенные напротив друг дружки двери, и моментально бежали назад по домам. Так как двери открывались во внутрь, то выйти из комнат было невозможно. Можно теперь представить возмущенные крики, жильцов, когда они не могли просто выйти, что бы умыться, приготовить завтрак, не говоря о том, что надо было идти на работу. И не из одной квартиры, а всех 16-и одновременно. Так как телефон, в то время, в доме был атрибут редкостный, то после долгих, ругательств, хором и по одиночке, упрашиваний и угроз – выпустить, приходилось взывать о помощи, ниже живущих соседей, через окна и балконы, наперебой объясняя идиотизм ситуации, получая в ответ, от советов не идти на работу, до бессловесного, гомерического хохота. Конечно, нам доставалось, мне – больше. Если Авто, никогда, ни при каких обстоятельствах, ни в чем не признавался, то и «не всем сестрам доставалось по серьге», я, не умевший врать, привыкший говорить правду и знавший, что за всё надо держать ответ – сознавался и стоически переносил наказания, которые не отличались в таких случаях гуманностью.
И таких «проказ» было не мало:
- «рыбалка», когда сидя на сараях, мы соревновались, кто больше поймает на удочку курочек, бегавших по двору (ловили подсечкой на большой крючок, когда они клевали приманку-зерно)
- «рокировка», это когда меняли кастрюли с готовившимся обедом на соседскую с …другого этажа, последствия были совершенно непредсказуемые, от хохота и слез, до .. «рукопашных»
- «шушаник», от слова шуша. Собирали всю, «плохо» лежавшую в коридорах стеклотару и сдав её «закатывали пир» в «Детском кафе» в парке Ваке или там же «прокатывали» на аттракционах. И многие другие, коих трудно и упомнить.
Но «капля и камень точит» и когда мы, наловив штук 10 кошек (так как, коридор, был «сплошной кухней», то те крошки, которые не доставались метле, с превеликой радостью присваивали мыши, а мыши, за лакомством забывавшие об опасности, доставались кошкам, коих водилось в доме в достаточном количестве, как с «пропиской», так и «нелегалов») и привязав к их хвостам изрешеченные консервные банки с дымовушками внутри, запустили в коридор и те, обезумев от грохота банок и едкого, густого дыма, носились, как угорелые, с душераздирающими воплями, сшибая все, что попадалось на пути, царапая не успевших увернуться, оцепеневших от страха домохозяек, - терпенье лопнуло! И на экстренном собрании жильцов с представителем доблестной районной милиции, лишив слова «защиту» за «попустительство» и «неудовлетворительную воспитательную работу», постановили отправить «неуправленцев» в ИНТЕРНАТ!!! И отправили! Авто в грузинский, размещавшийся за забором двора (теперь это Иняз, а меня, в русский, 4-й интернат, в последствии, физмат школа им. Комарова.

продолжение ....